ПИСАТЕЛЬ РИМ АХМЕДОВ: «ЖИТЬ БЕЗ ПЛАНОВ НА БУДУЩЕЕ – ЭТО СУЩЕСТВОВАНИЕ» [Лилия Габдрафикова, 30.10.2008, ИА «Уфа-Информ»]

9 октября отметил 75-летний юбилей писатель Рим Ахмедов. Он – автор множества рассказов и повестей, но наиболее широко известны его книги о лечебных свойствах трав. Как в фитотерапии, так и в литературном творчестве у Рима Билаловича одна направляющая – помощь людям.

Сейчас писатель работает над третьей частью повести «Промельки», где рассказывает о времени и о людях, с которыми свела его судьба. В их числе Борис Пастернак, Константин Паустовский, Михаил Светлов и многие другие. Накануне юбилея о людях и времени с писателем Римом Ахмедовым побеседовал наш корреспондент.

– Как вы относитесь к юбилейным датам?

– Спокойно. С любопытством, как будто это происходит с посторонним человеком.

– 5 ноября ваш юбилейный вечер впервые пройдет в филармонии…

– Обычно дни рождения мы отмечали дома, в кругу самых близких друзей. Мне предлагали провести юбилейный вечер и в шестьдесят, и в семьдесят лет – отказывался. В этот раз уговорили. Приду, посмотрю, что это такое.

– Что вас в свое время привело в Литературный институт?

– Наверное, тяга к прекрасному. Желание овладеть магией слова. С юных лет я внимательно следил за новинками литературы, за всеми театральными постановками, которые шли в Уфе, слушал спектакли, передаваемые по радио и телевидению.

– Сейчас ходите в театры?

– Хожу. Особенно в оперу, люблю классическую музыку.

– А постановки на башкирском языке смотрите?

– Хотя меня и считают русским писателем, башкирский был и остается для меня языком родным, языком матери. Об этом вы можете судить хотя бы моим переводам книг башкирских писателей.

– Сегодня, на ваш взгляд, насколько необходима национальная идентификация? Вот у вас есть рассказ о лиственнице, которую не принимают ни хвойные, ни лиственные деревья. Кем вы себя ощущаете?

– Лиственницей. К сожалению. В повести «Промельки» я затрагиваю эту тему. В Литературном моему учителю Михаилу Светлову всегда сложно было сопоставить мои русские стихи с моим нерусским именем. Они ему казались прекрасным переводом на русский язык. И он всегда приводил в пример поэта Михаила Львова, которого на самом деле звали Рифкат Габитов.

Возможно, выбор псевдонима в какой-то степени повлиял бы на судьбу. Я не забуду, как на первом курсе мы с товарищем Мишей Гибельманом зашли в Третьяковку. В то время он подбирал себе псевдоним. И когда мы оказались в зале Левитана, я ему говорю: «Миш, посмотри на эту рощу. Почему бы тебе не стать Рощиным?» И стал он драматургом Михаилом Рощиным. Тоже самое произошло с моим ближайшим другом Геннадием Лисиным. Стал он Геннадием Айги. А я так и остался со своей настоящей фамилией. Как-то не повернулось у меня изменить отцовскую фамилию. И мама была Ахмедова, и жена, не раздумывая, сменила свою русскую фамилию на Ахмедову.

– Но на творческую судьбу повлияла, наверно, не только фамилия?

– Да. Я учился на поэтическом семинаре, но однажды написал два рассказа. Они очень понравились моему педагогу Светлову. Это были «Печка» и «Цветы из-под снега». Он направил меня в журнал «Огонёк». Для меня, конечно, это было большим событием. Но редактор тогда сказал, что, несмотря на все достоинства рассказов, напечатать их в «Огоньке» не могут – они не вписываются в рамки журнала. Тогда даже грусть в литературе считалась шагом в сторону. Советский человек не имел права на грусть. А у меня рассказы получались житейские. В них было то, что меня волновало, что мне было дорого. В дальнейшем я, к сожалению, не вписывался не только журналы, но и в жизнь.

– После Литературного некоторые теряют охоту писать. У вас такого не было?

– Нет, у меня не было этого. Я продолжал писать. Были, конечно, очень драматичные моменты.

– Вас ведь не печатали девятнадцать лет…

– Да. Достаточно сказать, что не сразу допустили к защите диплома. Это было связано с Пастернаком, а потом выяснилось, что и органы безопасности сыграли свою роль. Думаю, в «Промельках» я остановлюсь на этом.

– Вы им тоже чем-то не понравились?

– Очень не понравился. Одного моего товарища посадили на шесть лет за антисоветчину. К счастью, это миновало меня. А в сущности я был самый советский человек, и рассказы мои были советскими. Я только не воспринимал ту идеологию, которую навязывали нам – соцреализм. Когда я вернулся в Уфу, в обкоме партии на меня смотрели как на диссидента.

– А чем же вы тогда жили?

– Выручало телевидение. Все-таки на центральном телевидении, где я работал сценаристом, дела шли, можно сказать, блестяще, не просто хорошо.

– Почему же вы тогда решили вернуться в Уфу?

– Мама серьезно заболела, я приехал в Уфу и остался здесь. К счастью, с мамой всё обошлось – она прожила до восьмидесяти трёх лет. Во-вторых, Уфа всегда очень тянула меня. Не своей общественной жизнью, а тем, что здесь дом родной, земля родная. Поэтому и появилась книга «Слово о реках, озерах и травах». Я повидал разные края, но такого уголка, как Башкирия, не встречал нигде. У нас на удивление есть все – сошлись, практически, все географические зоны, кроме вечной мерзлоты. К тому же я страстный рыбак.

– И сейчас рыбачите?

– И сейчас нет-нет, да окунаю удочку. В последний год, правда, не получилось.

– А вы какую рыбалку больше любите – зимнюю или летнюю?

– Я всегда любил зимнюю рыбалку больше, чем летнюю. Зимой на водоеме можно подобраться к любому месту. Однажды я даже рыбачил вместе с Константином Паустовским – об этом я также написал в «Промельках». Произошло это случайно. Ранним утром по дороге в Тарусу, где была дача Паустовского, увидел рыбака и спросил, как пройти до дома писателя. Когда рыбак откинул капюшон, оказалось, это сам Константин Георгиевич. Он молча указал мне на запасную удочку, мол, пока не до разговоров, на рыбалке шуметь нельзя.

– С Пастернаком не ловили рыбу?

– Нет. С Пастернаком – совсем другое. Они были разными.

– Но вы сумели к каждому найти подход…

– Я теперь понимаю, в чем заключался этот «подход». Почему я свои произведения теперь даю почитать внучке, а не жене, как раньше?

– Наверное, интересно, как реагирует молодежь?

– Да. Я понял, почему Пастернак одним из первых дал мне почитать свой роман «Доктор Живаго». Ему важно было не мнение своих пожилых друзей, а мнение мальчишки. Пастернаку важно было быть нужным не только сегодня, но и завтра, и послезавтра, и в будущем. Невольно это передавалось и мне – всегда думаешь о том, что работаешь не на сиюминутную удачу, а чтобы это задевало, трогало людей и в будущем. Недавно я получил письмо от учительницы из Кумертау. Она пишет о том, что по книге «Слово о реках, озерах и травах» она вывела формулу счастья.

– В чем смысл жизни, на ваш взгляд?

– Смысл жизни всех людей – быть необходимым. В самые нужные минуты. И в травах, и в творчестве – одна и та же направляющая – помочь человеку. Когда больше сорока лет занимаешься этим не просто от случая к случаю, а отдаешь всю душу, появляются и результаты, как в любом творчестве.

– Какие черты людей вас удивляли, может быть, даже огорчали?

– Я вообще-то счастливый человек. На склоне лет могу уже говорить об этом. Плохих людей практически не встречал, и хотя в человеке намешано все, я искал в нём светлую половину. Меня упрекали в некоей романтике, в том, что герои мои высветлены… Для меня важно благородство души и наличие совести. Кроме того, как мужчина я очень внимателен к тому, как человек относится к женщине. Это тоже служило для меня мерилом оценки того или иного человека.

– С вылечившимися пациентами общаетесь?

– Как вам сказать… Вот сегодня получил поздравление из Казани. Знаю, что в день рождения будет обязательно звонок из Астрахани. От отца Саши Саяна. Это вообще удивительный случай, я описал его в книге «Одолень-трава». Парень умирал от саркомы, перенес операцию, прошел две химиотерапии. Это был 1992 год, в Москве вышла моя книга «В растениях – целебная сила», и, прочитав её, отец Саши приехал в Уфу, он умолял о помощи. У меня раньше не было таких случаев, но, тщательно продумав, я приготовил лекарства. Через шесть или восемь месяцев врачи отступились. Сейчас молодой человек женат, растут дети. Я не говорю, что спасал всех. Но очень многие приходили с онкозаболеваниями. Когда я чувствовал, что не смогу помочь, родственникам говорил об этом открыто. Для некоторых я выполнял как бы функцию хосписа, старался, чтобы человек свои последние месяцы или годы жил полноценной жизнью. И нередко удавалось продлить ему жизнь.

– Как говорил Авиценна, человека можно вылечить с помощью слова, травы и ножа. А вам в вашей практике насколько помогало слово?

– Слово играет большую вспомогательную роль. Я говорил пациентам: если мы с вами вдвоем, а болезнь одна – мы победим. А бывает так, что больной и болезнь были против меня, тогда приходилось труднее. Но главное, конечно, в силе трав, в их качестве. Многие излечились башкирскими травами. Помогли они в свое время и Расулу Гамзатову, и певице Марии Биешу. Были разные люди, не обязательно известные. Я нигде никогда не давал объявления, запретил всем редакциям и на телевидении давать телефон. Но до сих пор звонят, хотя я два года уже не веду приемы. Сейчас дочь ведет. Все равно – звонки, звонки…

– Вы полностью ушли в творчество?

– Парадокс в том, что чем старше становишься, тем больше открывается неотложных дел. Сейчас уходит октябрь, и у меня с братцем-ноябрем будут свои разговоры. Жить без планов не могу. Если я не загляну на два-три года вперед, это уже существование. Обязательно должны быть наметки на дальнейшее. И прошлое не забываешь, и для будущего пишешь. Закончу «Промельки», сразу сяду писать книгу о природе и о людях «Братья-месяцы у моего костра».

– Не все люди осмеливаются вот так вслух говорить о своих планах…

– Эта мистика меня не пугает. Наоборот, когда говоришь о них вслух, как бы сильнее закрепляешь предстоящую задачу.